Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

Огненная нить, отображенная визором и навкомом, прочеркивает обзорный экран… Сплюснутый сверху и снизу яйцеподобный «Салати» вертится в прицеле, уклоняется от коротких выстрелов, чередующих по два плазмоида с одиночным пакетом «шипов»… Визор отслеживает, по движениям глаза, цель, передавая данные навкому — тот в долю секунды рассчитывает дистанцию, корректирует время подрыва пакета, чтобы добиться максимального накрытия врага… Летящий мимо «Ворон», у которого не осталось одного крыла и сорван фонарь — в краткий миг относительного покоя, когда ни одна из сторон не может достать противника, он видит, как пилот истребителя скупыми очередями добивает потерявших ход, похожий на неправильную трапецию с бугристыми вздутиями «Даркх»… Вторая «Стрела» эскадрильи и два «Ворона» отстреливаются от насевших на них пары «Бабочек» — и как раз в этот миг залпы строенных орудий тэш’ша превращают запоздавшего с маневром «Ворона» в облако раскаленных осколков… Оставшаяся «Стрела» и «Ворон», будто и не заметили гибель напарника, берут в клещи чуть вырвавшуюся «Бабочку», кромсая ее слаженными залпами… Пилот-тэш’ша катапультируется из обреченной машины, секундой спустя взрывающейся бело-оранжевым шаром…

А затылок точно поселился крохотный осьминог, выбрасывающий и втягивающий обратно обжигающие щупальца — к вискам, глазам, шее.

Но для боли места не было. Был враг. Была его «Стрела». Была смерть.

Больше не было ничего.

«Стрела» сманеврировала, уворачиваясь от роя мелких обломков. Кресло-катапульта тэш’ша задрожала в прицеле. Навком определил тип цели, отсекая подачу плазмоидов на орудия. Визор рассчитал дистанцию, коррекцию траектории, передавая данный для подрыва пакетов «шипов». Ходовые и маневровые двигатели сработали ровно, выровняв истребитель курсом на цель, и отключились, предоставив «Стреле» мчаться по инерции. Предгрозовая тишина в эфире пришла неожиданно, и ничто не нарушало ее, даже собственное дыхание доносилось, как бы издали.

Был один из тех редких моментов в бою, когда он очутился в своеобразном «окне» шторма: один, без врагов, идущих на него. Как в холодный, зимний безлунный вечер, когда весь мир погружен в тишину, сковавшую все вокруг не хуже льда, когда есть только ты и звезды, смотрящие с неба. Был момент, который может длиться не больше пары секунд, но казаться, что прошли года.

Чувства, эмоции ушли. Холодноватая смесь кислорода со стимулирующим внимание газом легко щипала горло, глаза, неотрывно следящие за беспомощно вращающимся креслом-катапультой с «котом», слезились от напряжения. Не было ненависти, не было ярости. Были отточенные, сухие мысли, решения; мозг работал как компьютер, точно слившись со «Стрелой», оставив за кормой, в пустоте все человеческое, все живое.

Он нажал на гашетку — и осьминог в голове в очередной раз…

…ужалил виски, глаза, позвоночник. Боль вернулась, несмотря на то, что я, не останавливаясь, бреду вверх и вверх.

Воспоминания ушли, вернув в красно-черный туннель, вернув в компанию зыбкой тени, неотступно следующей за мной.

«Ты убил его», — спокойная констатация факта. Бесстрастная констатация, но почему-то я уверен, что за этим равнодушием кроется неодобрение.

— Он враг! — хрипло бросаю через плечо, сплевываю на овальное дно туннеля. Я не собираюсь оправдываться, не собираюсь сожалеть. — Это не запрещается…

«Но не приветствуется», — тень безупречно-логична.

— Он враг. Он мертв. Больше он не убьет ни одного человека!

«А те, кто видел твой поступок, собьют катапультировавшегося человека. И оправдают себя так же. Или не собьют — и твои оправдания станут пустым шепотом ветра, гонящего пыль».

— Мне наплевать… — я шагаю, балансируя на чертовом дне туннеля. — Мне наплевать на то, что думают «коты».

«Возможно. И мы возвращаемся к вопросу, на котором остановились. Причина и следствие».

— При чем… — я осекаюсь: в затылке бьют уже не молоточки, а кувалды.

«Ты убил его. У тебя была возможность. У тебя была причина. У тебя было желание. И ты убил. Причина — и следствие», — тень делает паузу, словно давая мне время осознать сказанное. — «Почему убили твоих родителей?».

Жгущий огонь разрывает голову, но он лишь слабое эхо того, что кромсает сердце. Опять этот вопрос, опять мучительная память о потере, о том, чего я был лишен.

О том, что отобрали у меня тэш’ша.

— Они убили их! — я почти кричу, борясь с бессмысленным желанием повернуться и броситься на проклятый, не замолкающий ни на секунду фантом. — Почему ты не хочешь этого понять?! Почему не хочешь понять, что важно только это! Их забрали у меня!

Я останавливаюсь-таки, поворачиваюсь, смотря в пустоту позади. Тень, как и раньше, оказывается за плечом, но почему-то мне кажется, что я смотрю прямо на нее.

— У меня не осталось ничего! Только голофото и записи. Пустые могилы, потому что даже их тел не осталось, чтобы похоронить дома. Пустой дом…

…встретил его молчанием. За дверью в серых сумерках лежал снег, выпавший вчера, а внутри все покрывали пласты пыли. Кто знает, когда здесь убирали в последний раз. Сколько лет сюда никто не заходил.

Затхлый, сухой запах, всегда появляющийся в заброшенных домах, заставил морщиться. Он знал, что здесь все будет… гнетуще и одиноко, но от знания легче не становилось.

Он посмотрел кругом, тщетно пытаясь найти место, где пыли было бы меньше, чертыхнулся и поставил портфель на столик с зеркалом у входа. Старинная темно-коричневая вешалка на трех вычурных ножках, потрескавшихся от времени и давних детских шалостей, украсилась его черным пальто с эмблемой ВАК на рукавах.

Ковровая дорожка, как и все остальное в дому, прятала орнаментный узор ромбов, трилистников и зигзагов под грязным покрывалом пыли. Дымные облачка взмывали к коленям при каждом шаге, иные поднимаются до пояса; вездесущий запах пыли усилился, окончательно забивая все остальное. И он был рад этому — пыль заставляла морщиться от отвращения, но не от застарелых укусов памяти прямо в сердце.

Ему хватило часа, пролетевшего как миг, у двух пустых могил, наполненного запахом лежащих на мраморе тюльпанов.

У начала лестницы на второй этаж он помедлил. Коридор поворачивал, ведя к кабинету деда, где он — давным-давно — играл со старым Яношем в шахматы или читал мемуары адмиралов, воевавших на Земле до Серого Времени. Или писал от руки письма оставшимся в живых сослуживцам, бывшим подчиненным, друзьям. Или сидел, укрывшись полосатым, красно-белым, подаренным Яношем, ворсистым пледом в кресле-качалке, смотрел на дождь за окном или кружащиеся снежинки и, редко-редко, поднося к губам стального цвета трубку, выдыхал ровные пушистые кольца дыма.